«Посадил бы их в коляску и пусть сами по этим пандусам прокатятся». История москвича, который всю жизнь не может ходить

«Когда слышу, что детей в школах травят, с ума схожу»

Мне было три года, когда мне сделали операцию на позвоночнике. Это был вопрос жизни и смерти. Я выжил, вот только возможности ходить нормально лишился. И всю жизнь провел на костылях.

Мои родители переехали в Москву из Костромской области, когда я еще был ребенком. Свое детство в столице я помню плохо. Разве только школа сохранилась в памяти. Это добрые, теплые воспоминания. Тогда мы обожали наших учителей. Ни орать, ни дверями хлопать, ни хамить не смели, а если кто-то плохо себя вел и приходилось привлекать родителей, по шапке получали, как положено. И это шло нам на пользу.

Но самое главное — я же был на костылях, но ни разу в жизни никто не сказал мне плохого слова. У меня даже клички никакой не было. Думаю, это сыграло огромную роль в моей жизни. Благодаря такому отношению у меня не выработалось никаких комплексов из-за моей инвалидности.

Когда я сейчас слышу, что детей в школах травят в том числе и за их внешность, я просто с ума схожу от этого. Мне все чаще думается, что, потеряв нашу огромную страну, мы утратили очень много не только плохого, но и хорошего, правильного. Мое детство было чистым и светлым. И я счастлив, что у меня все так сложилось.

«Я хотел к морю»

Родители потом переехали в Тирасполь. Там я школу и окончил. Потом поступил в Одесское художественное училище на графический дизайн. Можно было сразу в Москву ехать, но мне хотелось быть поближе к морю.

На втором курсе я попробовал поступить в Питер. Решение это казалось мне самым логичным. Там же тоже есть море, так что туда мне и дорога. Но ничего не вышло.

Перед самым поступлением мы с другом пошли в поход. Он парень здоровый. На себе и рюкзаки, и лодки таскал. Но тем не менее я с ним пропахал больше тысячи километров, Днестр от Карпат до морского побережья прошли. А в Питере мне сказали, что по здоровью не прохожу. Я до самых верхов дошел, но так и не успел в тот год поступить. Плюнул. Закончил училище в Одессе и поехал в Москву — поступать в Московскую художественно-промышленную академию имени Строганова, а по-нашему просто в Строгановку.

«Взрослому человеку самому устраиваться надо»

Когда поступал, боялся, что снова по здоровью не пропустят. Собрал целую папку документов, держал в голове: если надо будет, я до министерства дойду, но прорвусь. А пришел, на меня посмотрели и говорят: поступайте спокойно, если хотите. Нет проблем. Никакие документы особенные не понадобились.

Так я и поступил на графический дизайн еще в самом начале 90-х. Москва ко мне, как к родному отнеслась. Родители тогда еще жили в Тирасполе. Здесь квартиры у них не было. Но тут жили наши родственники — в Бирюлево и Беляево. Но мне у них останавливаться не хотелось. Взрослому человеку самому устраиваться надо. Так что все шесть лет, что я учился в Строгановке, я, как и все студенты из других городов, жил в общежитии на Соколе.

Диплом я получил в 1995 году. И мне очень повезло с группой. Мы до сих пор общаемся. У нас отличные дружеские отношения.

«У меня самый большой бенгальский огонь»

Смешного, пока я учился, было море. Это же студенческая жизнь. Помню, поехал перед началом учебного года на Алтай, этюды писать. Сидел месяц на берегу озера. Невероятно красиво там. А когда обратно стал собираться, мне подарили сигнальный факел. Сказали: зажжешь как-нибудь, народ удивишь.

А это сигнальный факел красного цвета. Он не горит, а дымит. И этим дымом у нас был заполнен весь коридор. Ребята быстро окна и двери пооткрывали, чтобы как-то проветрить. А факел даже затушить не получается. Ему вода нипочем. Его уже и в мойку бросили, залить пытались. Бесполезно. В итоге выкинули его на улицу. От греха подальше.

«Леша, когда мы будем делать мебель?»

Еще один момент помню. У нас тогда ребята из других стран учились, и был среди них один ливанец. Его звали Маджи. Он у себя на родине воевал восемь лет, был артиллеристом. Всех братьев своих потерял. Ему было лет 27, когда отец сказал: хватит. И отправил его учиться сюда. Жизнь ему сохранил.

В свои годы он лет на 40 выглядел. Мы с ним в одной комнате жили. И вот устроили его на отделение мебели, но факультет был наш — графический дизайн. Через пару месяцев обучения он подходит ко мне и говорит: «Леша, слушай, когда мы будем делать мебель?». Он даже не понял, что поступил в художественный институт, где никакого производства не будет. А у него в Ливане была небольшая мебельная фабрика.

Он несколько раз спрашивал: когда же уже мы начнем мебель делать? Я ему говорю: «Маджи, ты не понял. Тебя в художественный институт отправили. Ты дизайнер. Тебе делать мебель не придется. Ты будешь ее рисовать!» Когда до него дошло, он был в шоке. Он действительно не понимал, куда попал. Потом мы долго еще с ним смеялись, вспоминая эту историю.

Он шесть лет отучился, закончил. Сейчас живет в Польше. Подальше от войны.

«В Москве все серьезно»

Больше каких-то смешных историй, конечно, в Одессе было, когда я там учился. Но мы и помладше все были, да и город от Москвы отличался очень сильно.

Одесситы очень эмоциональные, с ярким чувством юмора, на жизнь смотрят немного под иным углом. В Москве все серьезно. А в Одессе… Вот есть же куча историй про одесских евреев. Они тоже очень сильно отличаются от московских. Они веселые, открытые. Здесь же евреи серьезные, сосредоточенные.

Но, как и в Москве, в Одессе кого только нет. Там живет множество греков, грузин, армян, молдаван. Оба города многонациональные, пестрые, яркие.

«Через месяц она переехала ко мне жить»

Закончил институт я в самый разгар 90-х. Помню, нам тогда в качестве гуманитарной помощи от американцев раздавали по мешку риса и какой-то крупы, а еще талоны на алкоголь. Ничего не было. Но времена были хоть и тяжелые, но веселые.

Я работал по профессии. Тогда она была в нашей стране совсем молодой, и дизайнеры пользовались большим уважением. В 1998 году квартиру умудрился купить. Однушка на Соколе мне обошлась, смешно сказать, всего в 30 тысяч долларов. А потом я женился.

Мы с женой на море познакомились. Компанией ездили дикарями за 180 километров от Одессы, жили там по две-три недели в палатках. Много было народу. И вот она однажды приехала с семьей моего близкого друга. Ее зовут Светлана, и мы вместе уже почти 30 лет.

Через месяц после знакомства она переехала жить ко мне. У нас есть сын, Владислав. Ему уже 27 лет.

«Никого ничего не смущало»

Тогда, в конце 90-х и начале 2000-х, конечно, было время больших надежд. Я постоянно выполнял какие-то заказы, в будущее смотрел с уверенностью, что дальше будет только лучше.

Деньги шальные были — приходили и тут же растворялись неведомо где. Дизайнерские бюро открывались и тут же закрывались, прогорали. Не было же у людей понимания, как себя преподнести, как заказы найти, как продать работу повыгоднее.

Мы, люди, вышедшие из СССР, вообще торговать не умели. К торгашам в советское время отношение было очень пренебрежительное. И мы тогда все переучивались, переламывались.

А вокруг была Москве, где люди постоянно стреляли друг в друга, шли какие-то разборки.

«Витька, мы с тобой по краю ходим»

Был у меня приятель, Витька Скороходов. Мы с ним дважды чуть под теракт не попали. Первый раз в 1996 году, когда на Страстном бульваре взорвался троллейбус.

Мы на остановке стояли. Народу — тьма. Подъехал транспорт, все набились. А я на костылях. Мы с Витькой рукой махнули. Решили: следующего подождем. Троллейбус отъехал. И взорвался.

А второй раз мы проскочили по переходу на Пушкинской прямо перед взрывом. К клиенту торопились на Тверскую. Обратно идем, а там уже все оцеплено — теракт.

Мы тогда просто ошалели. Я, помню, сказал своему другу: «Витька, мы с тобой по краю ходим». Дважды судьба нас отводила от смерти. В жизни не забыть.

Москва в этом плане тогда была очень жестким городом.

«Хочешь в паралимпийскую сборную?»

Несмотря на инвалидность, я всю жизнь занимался слаломом. Даже инструктором успел побывать. В 1997 году мы с другом по горным речкам десятиклассников водили. И как-то раз попал в клуб «Три стихии». Это было уже в конце 2000-х.

Пришел туда и говорю: хочу у вас тренироваться. А на меня смотрят во все глаза. Ну, я, конечно, понимаю. У меня на лбу не написано, что я много лет в деле, а вот то, что я инвалид, видно сразу. Но меня все же к тренировкам допустили. Три года я у них провел, а потом подошел ко мне тренер и говорит: хочешь в паралимпийскую сборную? Позвали меня в академическую греблю. Тренером там был Андрей Геннадьевич Климовских.

Пришел я к нему и остался на 12 лет. На восемь чемпионатов мира съездил. А вот на паралимпиаду в Пекин не отобрался. Третьим пришел на отборе, а надо было бы вторым. Было очень обидно.

«Греби, Надя!»

Первый раз на чемпионат мира мы попали совершенно случайно. Есть международные медкомиссии, которые присваивают нам ту или иную категорию. Пройти их можно только на чемпионатах или на кубках мира. Ну, вот мы и заявились тогда в Мюнхен только ради этой комиссии. Я в лодке тогда недели две сидел, больше в зале тренировался.

Как сейчас помню, весна, мы приехали. С нами еще была сейчас уже довольно известная Надежда Андреева. Тогда мы с ней оба были по нулям. А нас берут и сажают в лодку. Вдвоем. Мы вообще выступать не готовы были. А нам говорят: давайте, раз уж приехали. А у нас ни тренированности, ни техники, ни слаженности — ничего.

У нас тогда особо ничего не было — ни лодок, ни снаряжения. Надо было спонсоров искать. Мы нашли. Все купили. И стали тренироваться уже очень серьезно.

«Русский дурачок серебро получил»

В академической гребле выше третьего места на том олимпийском отборе я так и не поднялся. Ушел. Стал снова заниматься слаломом. А потом меня позвали в параканоэ.

И вот, 2011 год, финал очередного чемпионата мира. Я выезжаю на байдарке, но со слаломным веслом. В байдарочном спорте весла определенной формы — ложками. Слаломное весло прямое. Мне его давать не хотели, говорили, что оно скорость уменьшит. Я не послушал. Смотрели на меня все, как на дурачка. Мне до этого дела не было.

И я пришел вторым. Русский дурачок серебро получил.

«Нытиков у нас нет»

В паралимпийском спорте все — трудяги, заряженные на полную. Все справляются. Нытиков у нас нет. Комплексов тоже нет. Меня этому международные соревнования научили.

Российские инвалиды себя привыкли стесняться. У нас менталитет такой: все нас жалеют, потому и сами мы как-то неловко постоянно себя чувствуем. А заграничные спортсмены совсем другие. Они абсолютно адаптированы, встроены в среду. И инвалидность их морально не сковывает.

В других странах к таким людям иначе относятся. Вот ты едешь на коляске, а мимо проезжает велосипедист. Он свой велик бросит и поможет тебе, а потом дальше поедет. И это при том, что ты его об этом даже не просил. Он это сделает, потому что просто видит тебя. И это норма. Это в порядке вещей. И когда ты видишь такое отношение в других странах, это меняет мышление очень сильно.

«Все думают, что парусный спорт — это белая яхта и девочки в бикини»

Мне уже 59 лет. Из параканоэ я ушел и стал заниматься парусным спортом. Это очень специфичное, конечно, дело. Выходишь ты на воду сразу на пять часов в любую погоду. И вот на ветру, под дождем, весь в воде ты тренировку и проводишь. Это сложно, конечно, но безумно интересно.

Настоящий образ жизни. Это спорт технический, интеллектуальный. Он заставляет тебя думать постоянно, а еще быть подготовленным, знать свою лодку и управление ею. Ну, и это тест на выносливость, конечно же.

Спасибо огромное моему тренеру, Сергею Борисовичу Московцеву за то, что погрузил меня в этот удивительный мир. Мы за ним, как за каменной стеной — все, как говорится, одеты, обуты, накормлены и при снаряжении. Он к спортсменам, как к детям относится.

Все думают, что парусный спорт — это белая яхта и девочки в бикини, а на самом деле все совсем не так. Вот садитесь в ванну, набирайте в нее холодной воды, перед собой вентилятор поставьте, чтобы в лицо дул, а сверху еще и холодным душем поливайтесь. И самое главное — другой рукой доставайте бумажник и деньги вокруг себя разбрасывайте. Вот это парусный спорт. Сложно, дорого, но совершенно невероятно.

«Хочу такой байк»

По Москве я люблю передвигаться на хэндбайке. Я подобный аппарат как увидел, сразу понял: хочу такой. Но они безумно дорогие.

Я с друзьями посоветовался, и мне подсказали обратиться к одному московскому байкеру Александру Пастухову. Он настоящий художник, сам байки делает. Очень красивые.

Я с ним связался, объяснил свое пожелание, и он мне сказал: «Давай 35 тысяч рублей, купим велосипед и все тебе сделаем!» Он уже через неделю мне раму сварил!

За зиму все было готово. Ему было интересно этим заниматься, потому что он никогда ничего подобного не делал. И вот к весне 2016 года я получил отличный надежный хэндбайк, на котором с той поры и катаюсь. Уже тысячи две километров наездил, наверное. В день километров по 30 проехать получается в среднем.

Пока себе подобных я не встречал. Говорят, в Крылатском есть паралимпийская команда на хэндбайках. Но это тренировки, режим. А я катаюсь для себя.

«Я не собираюсь в цирковое училище»

Два года назад я отдыхал на море и подхватил какой-то вирус. Весь 2019 год пришлось пролежать в больнице. К сожалению, ноги совсем отказали. Я теперь даже на костылях передвигаться не могу. Пересел на коляску.

Конечно, по сравнению с тем, что было в 90-е, Москва очень изменилась. Прямо небо и земля. Но для людей с повышенными потребностями город все же не очень приспособлен.

У нас стараются везде устанавливать эти пандусы. Ну, и что? Есть они у каждой аптеки, а попасть в нее я все равно не могу. Для колясочника вообще любой бордюр, любая ступенька — препятствие. А пандусы устанавливают так, что хочется подойти к этим строителям и проектировщикам, посадить их в коляску, скотчем примотать, каску надеть с защитным снаряжением, и пусть едут по этим своим рельсам, которые сами напроектировали и наставили. Я на них бы посмотрел.

Ты по такому пандусу проедешь, но окажешься либо спиной, либо пузом кверху. Перевернешься точно.

Мне говорят, что надо учиться балансировать на двух колесах и вот таким хитрым образом преодолевать препятствия. Но одно неловкое движение, и ты лежишь. И зачем мне учиться этой балансировке? Я не собираюсь поступать в цирковое училище.

Москва адаптирована для инвалидов процентов на 30. А самая главная проблема — метро и весь общественный транспорт. Колясочникам очень сложно им воспользоваться. В метро так вообще не спуститься без посторонней помощи. А это лишает человека свободы передвижения.

«Человека адаптировать к среде надо, а не наоборот»

На мой взгляд, в мире вообще к этому вопросу подход неправильный. Это я и как дизайнер, и как колясочник говорю. Мы все среду под человека подстроить стараемся, но это невозможно. Нельзя установить пандусы везде, как нельзя и все ступеньки заменить спусками. В каком-то отдельном районе это еще как-то реализуемо, но по всей стране нереально технически. Больше скажу. Это нигде в мире нереально.

Человека нужно адаптировать к среде, а не наоборот. Нам нужно изобретать, создавать новые коляски, которые позволили бы передвигаться по лестницам. Причем они должны быть механическими, легкими, разборными и достаточно компактными, чтобы поместиться в машине. Это единственный путь.

«Мне всегда помогают курьеры»

В какой бы я ситуации ни оказался, пока катаюсь по городу на хэндбайке, мне всегда помогают курьеры и таксисты. Вот эти люди из Средней Азии, которые даже по-русски толком не говорят. Но вот есть у них какое-то нормальное и человечное отношение к другим. Воспитание что ли у них такое?

Недавно была ситуация. Ехал по переходу, и слетела цепь. Я стою и даже не знаю, к кому за помощью обратиться. Мимо ехал курьер. Остановился, помог мне с цепью, вытолкал, куда мне было надо, и поехал по своим делам. А ведь мимо шло множество людей, но никто не обратил на меня внимания. Все куда-то бегут в своих мыслях, не видят, что вокруг них происходит.

«Здесь остался настоящий московский уют»

В Москву я влюблен искренне, но больше всего мне сейчас нравятся парки — Сокольники, Покровское-Стрешнево, Тимирязевский и другие. Это мои личные места силы.

Зарядье, кстати, мне не очень нравится. Он, конечно, красивый. Но люди по нему ходят, как по музею. Изредка встретишь молодежь, которая там действительно отдыхает.

Но больше всего последнее время мне нравится Александровский сад. Здесь остался настоящий московский уют. Я недавно проезжал там. Был дождь. Я одел яхтенный гидрокостюм. Ехал, смотрел по сторонам. И так мне там понравилось. Вечер, почти никого и только фонари и освещенные ими капли. Несмотря на погоду, мне тогда очень тепло на душе стало.